Дилюк даже не предполагал, что за ними в такую непогоду кто-то пойдет. Он считал рыцарей слишком ленивыми, чтобы киснуть в дорожной грязи, а Джинн слишком благоразумной, чтобы послышать погоню, раз она отпустила своего бывшего офицера на все четыре стороны. Все вышло так быстро, спонтанно и… глупо, что даже сам Дилюк не мог поверить в то, что это действительно произошло. Дилюк даже считал, что стоит перестать непогоду, но Кейя спешил уйти. Его Дилюк тоже понимал, потому что, чем больше тянешь время, тем тяжелее потом уходить, пытаясь подобрать глупые и порою ненужные слова прощания. Дилюку не хотелось говорить «прощай» – он как будто чувствовал, что с Кейей они еще пересекутся. И Рагнвиндр очень наделся, что пересекутся они не врагами. Долгие годы его преследовали кошмары о смерти отца и той чудовищной ссоре с Кейей на пороге винокурни. Не хотелось бы теперь, как в тех кошмарах, и правда видеть на своих руках и кровь названного брата.

Простились они молча. Кейя сам разграничил их дороги, когда пришло время им идти в разные стороны. Он не хотел показывать брату, куда собирался идти, а Дилюк не хотел знать, куда Кейя направлялся. Когда они попрощались, Дилюк отошел недалеко от этого злосчастного перекрёстка, прислушиваясь к тихим каплям затихающего дождя. Винокурня даже в серой мгле была уже отчетливо видна. На открытом пространстве с парочкой небольших рощ его сложно было обойти, чтобы следовать за Кейей. Годы погони, вечного ожидания удара в спину выработали у Дилюка инстинкт – кто-то за ним действительно следил. И раз преследователь не спешил его обойти, чтобы погнаться за Кейей, значит бывший офицер Ордо Фавониус пока что этого преследователя мало не интересовал.

Дилюк не брал с собой оружия, не считая Глаза Бога, что с того самого момента, когда Кейя так бестактно вернул его обратно, всегда был при нем, заменив Глаз Порчи. В любом случае Рагнвиндр был уверен, что даже с опытным Рыцарем Ордена он расправится без труда, если тому вздумается махать мечом на его территории. Дилюк скинул капюшон плаща, который мешал лучшему обзору и пошел вперед к винокурне, делая вид, что он ничего не заметил. Чувство опасности свербело где-то в затылке, когда тени зашевелились рядом. И, если бы он не услышал знакомый голос, то его собственный выпад в сторону противника был бы молниеносным – с преследователем Дилюк собирался расправиться даже голыми руками.

- Действительно, не самая лучшая погода для прогулки, сестра Розария.

Преследователя Дилюк узнал. Он не был набожным человеком, но регулярно, как один из богачей города, делал пожертвования и даже мелькал рядом с собором, когда там устраивали какие-то праздники. Да и это «сестру» Дилюк знал слишком хорошо -  она, как и тот пьянчуга-бард вечно ошивались рядом Кейей, опустошая запасы вина в таверне. Не слишком уж благородное занятие для служительницы церкви. Но Дилюк каждый раз себе напоминал о том, что он не набожный человек, чтобы кого-то осуждать за то, что он даже при чине и одеянии священнослужителя морально разлагался, потребляя литры его самого лучшего вина. Дилюку хватало и пьянств брата, чтобы думать еще о его собутыльниках.  Единственное, что Дилюк точно знал о Розарии, что она не такая простушка, как прочие сестры.

- И что вас привело так поздно на мою винокурню? – холодно поинтересовался Дилюк.

Розария так ловко управлялась с холодным оружием, как сестра Барбара притягивала к себе толпы фанатов, но в сером сумраке, когда небо все еще было затянуто облаками, сложно было разглядеть, с чаем конкретно к нему пожаловала Розария.

– К сожалению, в такое время я не веду дела и не продую вин. Как вы заметили, я наслаждаюсь прогулкой под дождем. Прекрасное время, чтобы подумать и избавиться от накопившихся проблем.

[indent]У сладенького пирожка гениальный план (других у него не бывает). Вот только Харли понятия не имеет, в чем он заключается.
[indent]Когда дверь за комиссаром Гордоном с характерным звуком закрывается из-за спины Харли выходит Харлин.

Кого ты пытаешься наебать, док?
[indent]Довольно легко понять, что перед тобой галлюцинация, при таких вводных, но Харлс все равно испытывает нелепый приступ страха и в то же время гордость от того насколько детализировано мозг подошел к визуальному ряду. На докторе черная юбка-карандаш, белые рубашка и больничный халат. Очки и ярко-красная помада. Движения, мимика – все, что напоминает ей о временах начала практики. О том, как скучна была жизнь до того как пирожок ворвался в неё.
[indent]Черт, на ней даже есть бейдж! Но вот здесь, кстати, матрица и дает сбой: кроме имени, что она носила при рождении, слов на нём не разобрать, бессмысленный набор букв. Доктор Квинзел садится на стул, с другой стороны стола, нарочито медленно. Закидывает ногу на ногу, переводит взгляд  на Харли, улыбается. Квинн зеркалит субличность.

[indent]«Чего ты хочешь, Харли?» – спрашивает доктор Квинзел.
[indent]«Сбежать» – плотно сжав губы, думает Харлс. Затем поворачивает голову к зеркалу Гезелла. Её же не могли оставить без надзора, верно? Арлекина скашивает глаза и высовывает язык.
[indent]«Как именно ты хочешь это сделать?»
[indent]«С помощью Бэтмена» – хмурит брови и пытается дотянуться языком до носа.
[indent]«Почему ты думаешь, что он станет тебе помогать?»
[indent]«Из-за Джокера» – пучит глаза и широко улыбается.
[indent]«Продолжай»
[indent]«Он думает, что я знаю, в чем состоит план Джокера» – начинает громко смеяться.
[indent]«Но?..»
[indent] Харли замирает, а потом переводит взгляд на Харлин.
[indent]«Но я ничего не помню»

[indent]На несколько секунд воцаряется тишина, а затем доктор откладывает в сторону блокнот с ручкой и тянет руки через весь стол, опускает на руки Харли в наручниках. Сжимает, а потом начинает гладить. Квинн шумно вздыхает.
[indent]Она не хочет в Аркхэм. Вот совсем-совсем не хочет и потому её охватывает состояние близкое к панике. Никто ведь не придет на помощь, если она попадет туда. Ведь она обуза, глупая девчонка, которая может только хвостики носить, да пузыри из жвачки надувать. Кому она такая нужна?
[indent]Харлс шмыгает носом. Доктор понижает голос до шепота и начинает нашептывать ей особенности диагноза и методики, с помощью которых можно решить проблему с памятью. Все они, разумеется, бесполезны, когда ты уже сидишь у полицаев, а через пару минут тебя сошлют в Аркхэм. Она должна вспомнить. Заумность и бесполезность Харлин только больше выводят из себя.

[indent]– Не смей лечить меня, – шипит Харлс, выдергивает свои руки из хватки доктора.
[indent]«Я лишь пытаюсь…»
[indent]– Убирайся! – повышает голос, дергает руки на себя. Холод врезается в запястья.
[indent]«Харли…»
[indent]– Убирайся! ПОШЛА ПРОЧЬ! – уже орет она, отодвигается на стуле назад, пытается выдернуть руки из оков. Все это, разумеется, бесполезно. Цепь, за которую наручники соединены со столом, из-за движений гремит.

[indent]Арлекина часто дышит, не оставляет попыток выдернуть руки, пялится на доктора. А та вдруг начинает широко улыбаться, тянется руками к горлу. Начинает смеяться. Смех кажется инородным, неправильным. Знакомым. Квинзел оттягивает кожу на горле, тянет вверх. Харли замирает, заинтригованная.
[indent]Ей совсем не страшно, и не такое видела. Не прекращая смеяться, Харлин снимает лицо и, да, под ним оказывается лицо Джокера. Теперь все кажется куда более логичным, если отбросить то, что к голове Джокера до сих прицеплено тело доктора Квинзел.

[indent]Если бессознательное решило, что это должно помочь успокоиться, у Харли для него плохие новости.

[indent]– НЕНАВИЖУ!
[indent] Подскакивает со стула, готовая зарядить мистеру Джею в лицо обеими ногами сразу.  Закидывает одну из них на стол.  Тут она вспоминает, что все это не взаправду, опускает ногу на пол и плюхается обратно. 
[indent]«Да будет тебе, тыковка», – расслаблено начинает пирожок. Улыбается, ублюдок. Харлс любит и ненавидит эту самодовольную улыбку.
[indent]«Ты бросил меня!» – насупившись, отвечает она. По-детски надувает губы.
[indent]«Это часть плана», – примирительно продолжает Джокер, поднимается на ноги. Опирается руками на стол. Харлс наблюдает за каждым его движением, потому что даже в её голове Джокер – это Джокер. С него станется выкинуть что-нибудь.
[indent]– КАКОГО! БЛЯТЬ! ПЛАНА?!  – без лишних прелюдий, начинает орать. Да неужели так сложно объяснить, что она должна сделать, чтобы все снова было хорошо?!
[indent]«Где мы убиваем Бэтмена, конечно»
[indent] Харлс тупо смотрит на мужчину, переваривая поступившую информацию, сверяется со своими ощущениями.  Вот это что: попытка вывести её на путь или кукуха увлекает её в новый мультик? Джокер между тем забирается на стол. Все также в юбке и рубашке, если вас интересует. Да, с грудью.
[indent]«…Что?»
[indent]«Ты должна привести его ко мне, Харли», – вкрадчиво продолжает он, сокращая между ними расстояние, – «И мы убьем его. Он больше никогда нам не помешает. Только ты и я. Навсегда»
[indent]Джокер вытягивает ноги так, что её руки находятся между его (т.е. Харлин) бедрами. Правда волнует этот факт её не особо, ведь:
[indent]– Н…навсегда?
[indent]«Ты ведь этого хочешь?»  – хрипло произносит он, рука ложится на щеку. Мистер Джей редко бывает вот так просто нежен с ней, каждый раз от этого все внутри нее переворачивается. Харлс вздыхает, расслабляется, позволяет себе принять ласку.
[indent]«Я все равно не понимаю, ты же мне сам говорил, что…»
[indent]«Просто приведи его ко мне, идиотка! К чему столько вопросов?» – в абсолютно другой тональности звучит его голос. Громче. Визгливей. Знакомее. Словно она уже слышала это раньше.
[indent]«Но я не знаю куда…»
[indent]«Так вспоминай, дура!» – рука Джокера отрывается от щеки, но только для того чтобы залепить пощёчину.  Тут тоже срабатывает недоработка матрицы, подмечает она практически неосознанно. Харлс слышит характерный звук и ведет головой в сторону. Но болит у неё вовсе не щека, а запястья. Снова слышится перезвон наручников. А Джокеру плевать. Спрыгнув со стола, он заходит ей за спину и давит на затылок, заставляя приложиться к столу. А потом ещё. И ещё. И…
[indent]– ХВАТИТ! – визжит Харлс, а сама отводит руки в сторону, продолжает долбиться головой о стол.

«ВСПОМИНАЙВСПОМИНАЙВСПОМИНАЙВСПОМИНАЙВСПОМИНАЙВСПОМИНАЙВСПОМИНАЙ»
[indent]А затем гаснет свет.

[indent]Не нужно уметь складывать 2 и 2, чтобы понять, кто не умеет входить в помещение как нормальный человек. Харли громко цокает, выражая этим свое отношение к моноспектаклю, устроенному Бэтси. Затем ведет головой туда-сюда, прикидывая насколько критичными стали для неё дцать ударов головой.
[indent]В определенной степени резкое выключение света помогло ей выползти из эпизода. Во всяком случае, она больше не видит ни Джокера, ни Харлин, ни кого-либо ещё не от мира сего (Бэтмен же настоящий, да?). А ещё она определенно чувствует себя очень уставшей, как это обычно и бывает. Переводит взгляд на зеркало, разглядывает последствия. Прямо посреди лба виднеется красное пятно: грим с него стерся, а последствия приступа мазохизма остались. Вот же сука.
[indent]– И тебе приветик, Бэтси-Бэт. Что как сам, как дети? – буднично интересуется Квинн, обводя взглядом все тело на предмет увечий. Рукава комбинезона скрывают следы на запястьях, но судя по тому, как там все горит – дело дрянь...   
[indent]Ах да, светские беседы же не входят в список умений Бэтмена. Сразу переходит к делу. Фи, как скучно.
[indent]– В самолете, полагаю? – отвечает вопросом на вопрос Харлс, невинно хлопает глазками. Честно говоря, даже если бы знала, где таскает благоверного, пока его дама в беде, она бы не сказала. Просто из принципа.
[indent]– Если ты ждешь, что я вот так просто сдам пирожочка, то ты ещё больший псих, чем я, ха!
[indent]Уж что-что, а мариновать мужчин она, как и любая девушка, умеет первоклассно. Облизывает губы и склоняет голову к левому плечу.
[indent]– Знаешь, мне тут Кошка на хвосте принесла, что у тебя новая тачка. Покажешь?
[indent]И многозначительно так ведет наручниками. Ать-ать.

[indent]У сладенького пирожка гениальный план (других у него не бывает). Вот только Харли понятия не имеет, в чем он заключается.
[indent]Когда дверь за комиссаром Гордоном с характерным звуком закрывается из-за спины Харли выходит Харлин.

Кого ты пытаешься наебать, док?
[indent]Довольно легко понять, что перед тобой галлюцинация, при таких вводных, но Харлс все равно испытывает нелепый приступ страха и в то же время гордость от того насколько детализировано мозг подошел к визуальному ряду. На докторе черная юбка-карандаш, белые рубашка и больничный халат. Очки и ярко-красная помада. Движения, мимика – все, что напоминает ей о временах начала практики. О том, как скучна была жизнь до того как пирожок ворвался в неё.
[indent]Черт, на ней даже есть бейдж! Но вот здесь, кстати, матрица и дает сбой: кроме имени, что она носила при рождении, слов на нём не разобрать, бессмысленный набор букв. Доктор Квинзел садится на стул, с другой стороны стола, нарочито медленно. Закидывает ногу на ногу, переводит взгляд  на Харли, улыбается. Квинн зеркалит субличность.

[indent]«Чего ты хочешь, Харли?» – спрашивает доктор Квинзел.
[indent]«Сбежать» – плотно сжав губы, думает Харлс. Затем поворачивает голову к зеркалу Гезелла. Её же не могли оставить без надзора, верно? Арлекина скашивает глаза и высовывает язык.
[indent]«Как именно ты хочешь это сделать?»
[indent]«С помощью Бэтмена» – хмурит брови и пытается дотянуться языком до носа.
[indent]«Почему ты думаешь, что он станет тебе помогать?»
[indent]«Из-за Джокера» – пучит глаза и широко улыбается.
[indent]«Продолжай»
[indent]«Он думает, что я знаю, в чем состоит план Джокера» – начинает громко смеяться.
[indent]«Но?..»
[indent] Харли замирает, а потом переводит взгляд на Харлин.
[indent]«Но я ничего не помню»

[indent]На несколько секунд воцаряется тишина, а затем доктор откладывает в сторону блокнот с ручкой и тянет руки через весь стол, опускает на руки Харли в наручниках. Сжимает, а потом начинает гладить. Квинн шумно вздыхает.
[indent]Она не хочет в Аркхэм. Вот совсем-совсем не хочет и потому её охватывает состояние близкое к панике. Никто ведь не придет на помощь, если она попадет туда. Ведь она обуза, глупая девчонка, которая может только хвостики носить, да пузыри из жвачки надувать. Кому она такая нужна?
[indent]Харлс шмыгает носом. Доктор понижает голос до шепота и начинает нашептывать ей особенности диагноза и методики, с помощью которых можно решить проблему с памятью. Все они, разумеется, бесполезны, когда ты уже сидишь у полицаев, а через пару минут тебя сошлют в Аркхэм. Она должна вспомнить. Заумность и бесполезность Харлин только больше выводят из себя.

[indent]– Не смей лечить меня, – шипит Харлс, выдергивает свои руки из хватки доктора.
[indent]«Я лишь пытаюсь…»
[indent]– Убирайся! – повышает голос, дергает руки на себя. Холод врезается в запястья.
[indent]«Харли…»
[indent]– Убирайся! ПОШЛА ПРОЧЬ! – уже орет она, отодвигается на стуле назад, пытается выдернуть руки из оков. Все это, разумеется, бесполезно. Цепь, за которую наручники соединены со столом, из-за движений гремит.

[indent]Арлекина часто дышит, не оставляет попыток выдернуть руки, пялится на доктора. А та вдруг начинает широко улыбаться, тянется руками к горлу. Начинает смеяться. Смех кажется инородным, неправильным. Знакомым. Квинзел оттягивает кожу на горле, тянет вверх. Харли замирает, заинтригованная.
[indent]Ей совсем не страшно, и не такое видела. Не прекращая смеяться, Харлин снимает лицо и, да, под ним оказывается лицо Джокера. Теперь все кажется куда более логичным, если отбросить то, что к голове Джокера до сих прицеплено тело доктора Квинзел.

[indent]Если бессознательное решило, что это должно помочь успокоиться, у Харли для него плохие новости.

[indent]– НЕНАВИЖУ!
[indent] Подскакивает со стула, готовая зарядить мистеру Джею в лицо обеими ногами сразу.  Закидывает одну из них на стол.  Тут она вспоминает, что все это не взаправду, опускает ногу на пол и плюхается обратно. 
[indent]«Да будет тебе, тыковка», – расслаблено начинает пирожок. Улыбается, ублюдок. Харлс любит и ненавидит эту самодовольную улыбку.
[indent]«Ты бросил меня!» – насупившись, отвечает она. По-детски надувает губы.
[indent]«Это часть плана», – примирительно продолжает Джокер, поднимается на ноги. Опирается руками на стол. Харлс наблюдает за каждым его движением, потому что даже в её голове Джокер – это Джокер. С него станется выкинуть что-нибудь.
[indent]– КАКОГО! БЛЯТЬ! ПЛАНА?!  – без лишних прелюдий, начинает орать. Да неужели так сложно объяснить, что она должна сделать, чтобы все снова было хорошо?!
[indent]«Где мы убиваем Бэтмена, конечно»
[indent] Харлс тупо смотрит на мужчину, переваривая поступившую информацию, сверяется со своими ощущениями.  Вот это что: попытка вывести её на путь или кукуха увлекает её в новый мультик? Джокер между тем забирается на стол. Все также в юбке и рубашке, если вас интересует. Да, с грудью.
[indent]«…Что?»
[indent]«Ты должна привести его ко мне, Харли», – вкрадчиво продолжает он, сокращая между ними расстояние, – «И мы убьем его. Он больше никогда нам не помешает. Только ты и я. Навсегда»
[indent]Джокер вытягивает ноги так, что её руки находятся между его (т.е. Харлин) бедрами. Правда волнует этот факт её не особо, ведь:
[indent]– Н…навсегда?
[indent]«Ты ведь этого хочешь?»  – хрипло произносит он, рука ложится на щеку. Мистер Джей редко бывает вот так просто нежен с ней, каждый раз от этого все внутри нее переворачивается. Харлс вздыхает, расслабляется, позволяет себе принять ласку.
[indent]«Я все равно не понимаю, ты же мне сам говорил, что…»
[indent]«Просто приведи его ко мне, идиотка! К чему столько вопросов?» – в абсолютно другой тональности звучит его голос. Громче. Визгливей. Знакомее. Словно она уже слышала это раньше.
[indent]«Но я не знаю куда…»
[indent]«Так вспоминай, дура!» – рука Джокера отрывается от щеки, но только для того чтобы залепить пощёчину.  Тут тоже срабатывает недоработка матрицы, подмечает она практически неосознанно. Харлс слышит характерный звук и ведет головой в сторону. Но болит у неё вовсе не щека, а запястья. Снова слышится перезвон наручников. А Джокеру плевать. Спрыгнув со стола, он заходит ей за спину и давит на затылок, заставляя приложиться к столу. А потом ещё. И ещё. И…
[indent]– ХВАТИТ! – визжит Харлс, а сама отводит руки в сторону, продолжает долбиться головой о стол.

«ВСПОМИНАЙВСПОМИНАЙВСПОМИНАЙВСПОМИНАЙВСПОМИНАЙВСПОМИНАЙВСПОМИНАЙ»
[indent]А затем гаснет свет.

[indent]Не нужно уметь складывать 2 и 2, чтобы понять, кто не умеет входить в помещение как нормальный человек. Харли громко цокает, выражая этим свое отношение к моноспектаклю, устроенному Бэтси. Затем ведет головой туда-сюда, прикидывая насколько критичными стали для неё дцать ударов головой.
[indent]В определенной степени резкое выключение света помогло ей выползти из эпизода. Во всяком случае, она больше не видит ни Джокера, ни Харлин, ни кого-либо ещё не от мира сего (Бэтмен же настоящий, да?). А ещё она определенно чувствует себя очень уставшей, как это обычно и бывает. Переводит взгляд на зеркало, разглядывает последствия. Прямо посреди лба виднеется красное пятно: грим с него стерся, а последствия приступа мазохизма остались. Вот же сука.
[indent]– И тебе приветик, Бэтси-Бэт. Что как сам, как дети? – буднично интересуется Квинн, обводя взглядом все тело на предмет увечий. Рукава комбинезона скрывают следы на запястьях, но судя по тому, как там все горит – дело дрянь...   
[indent]Ах да, светские беседы же не входят в список умений Бэтмена. Сразу переходит к делу. Фи, как скучно.
[indent]– В самолете, полагаю? – отвечает вопросом на вопрос Харлс, невинно хлопает глазками. Честно говоря, даже если бы знала, где таскает благоверного, пока его дама в беде, она бы не сказала. Просто из принципа.
[indent]– Если ты ждешь, что я вот так просто сдам пирожочка, то ты ещё больший псих, чем я, ха!
[indent]Уж что-что, а мариновать мужчин она, как и любая девушка, умеет первоклассно. Облизывает губы и склоняет голову к левому плечу.
[indent]– Знаешь, мне тут Кошка на хвосте принесла, что у тебя новая тачка. Покажешь?
[indent]И многозначительно так ведет наручниками. Ать-ать.

Запустение Эльдре'Таласа было… умиротворяющим. Агрессия населяющих полуразрушенный храм духов была понятна — даже после смерти они продолжали защищать свой дом, в который Орда ворвалась с огнем и железом.
То, что не сгорело в огне, уступило плесени и разложению, но своды белого, с малахитовыми прожилками мрамора ждали возвращения хозяев, тосковали по жизни — разумной жизни, — став пристанищем для сатиров, сов и барсуков. У Фераласа еще была надежда однажды вновь стать жемчужиной в ожерелье городов эльфийской цивилизации.
У Каражана этой надежды не было. Перевал Мертвого Ветра, край вечного сумрака, угрюмо нависал серыми утесами, угнетая, подавляя волю, вселяя тревогу и острое чувство недоброго взгляда в спину. Тени, населяющие башню, жаждали освободиться так отчаянно, что с жадностью набрасывались на любого, кто рискнет переступить порог; так долго страдали от своего заточения в древних стенах, что начали испытывать ненависть к каждому, кто был волен уйти, и делали все, чтобы этого не допустить.
Они не были повинны в том, что Каражан, словно обломок магнетитовой руды — железную стружку, притягивал их, так что Гневион, влетев в окно, выбитое то ли кем-то из искателей приключений, то ли энергетическим выбросом, высвобожденным в момент смерти хозяина башни, просто миновал этажи, ставшие домом призракам. Видения, насылаемые тенями, мгновения прошлого и проблески будущего были не властны над его разумом: в восприятии мира драконы не ограничивались пятью чувствами и никогда не теряли ощущения реальности, хотя лучше всего это удавалось бронзовым хранителям времени. Древним богам, правда, удалось смутить разум его отца и всей черной стаи, но у них было достаточный для того срок.
Сапоги с загнутыми мысками на мягкой подошве почти бесшумно тревожили толстый слой пыли, оставляли четкие следы, поднимая в воздух невесомые былинки, пляшущие в тусклых столпах света, проникавшего сквозь стрельчатые окна. Гневион взбежал на верхние этажи легко, не сбив дыхания, задержавшись возле хода, ведущего, судя по летописям, к библиотеке, но все-таки не удержался и поднялся под самую крышу — туда, где располагалась прославленная обсерватория.
Зрелище несколько разочаровало его: та же пыль, заброшенность и неупокоенность. Стекла в крыше, через которые когда-то можно было наблюдать ночное небо, были частично выбиты, частично покрыты таким слоем пыли и грязи, что лишь делали мрак, в который был погружен кабинет, еще гуще.
Дракон, разочарованно скривив губы, в задумчивости покрутил в руках тяжелую астролябию, провел когтем по разбитому стеклу хронометра.
— Эти вещи были дороги мне, — раздался за спиной глубокий ироничный голос, — пожалуйста, не трогай их.
Гневион не сдержал довольной ухмылки, наклоняя голову, но не спеша оборачиваться. Он знал, кого — что — увидит.
— Раз таково твое желание… Хранитель.

Дракон раздраженно вздохнул и поднял книгу, открытую на странице со схемой космогонии Азерота на уровень глаз. Перевернул вверх ногами и тут же услышал сбоку сухой смешок.
— Возможно, прежде чем приходить сюда, стоило научиться читать.
— Возможно, тебе стоило бы быть не таким мертвым, чтобы давать советы, — сквозь зубы процедил Гневион, недобро сощурив алые глаза.
— Ты не знаешь, что ищешь.
— Я знаю, что я ищу. Я не знаю, как это найти. Мне нужно… мне нужен знак.
Он устало отбросил на стол книгу с иллюстрацией, которую видел за последний год раз пятьдесят. Чуда не свершилось, озарение в пятьдесят первый его не настигло.
— У меня нет времени на то, чтобы запереться в твоей библиотеке на ближайший десяток лет. Должно быть средство обратить силу Н'Зота против него самого. Способ очистить мир от порчи.
— Оно есть.
— Должно быть другое средство, — рыкнул дракон, подтягивая к себе очередной том из стопки.
— Тебе придется воспользоваться Кузней Созидания, если ты хочешь покончить Древними.
— Я не хочу уничтожать этот мир. Он мне, видишь ли, по душе, — с сарказмом в голосе отозвался Гневион. — Эти маленькие радости жизни: пирожные со взбитым кремом, утка в остром кисло-сладком соусе и эти… у пандаренов… пель-ме-ни.
— Октябрьский эль… — с мечтательным вздохом охотно поддержал Медив, точнее, его призрачное отражение, с комфортном раскинувшееся в соседнем кресле.
— Хм… возможно, — буркнул нахмурившийся Гневион, вновь сосредотачиваясь на книге и переворачивая страницу, отчего в воздух взметнулось облачко пыли. — Возможно... перенастроить? Это уже делали однажды. Или улучшить.
— А если у тебя не получится?
— Должен быть способ, — упрямо возразил дракон, закусывая губу.
— Ну а если все-таки нет? — продолжал наседать на него призрак, которого, похоже, происходящее только забавляло, но вдруг подался вперед, другим, вкралчивым, пробирающим до мурашек по спине голосом озвучив вопрос, который Гневион сам себе задавать боялся. — Если нет? Готов ли ты пойти на эту жертву ради спасения души этого мира, Аспект?
Дракон медлил, прикрыв полыхающие в темноте глаза и бездумно оглаживая костяной оклад древнего тома. Он может не отвечать. Он может даже не спрашивать — время еще есть. Немного, но есть, а видения слишком отрывочны и бесформенны, чтобы делать какие-то выводы…
— Аспектов больше не существует, — Гневион предпочел проигнорировать неудобную часть вопроса, — они лишились своих сил.
— Но не ты. Ты был создан — как первые из них, пусть несколько иначе.
— Ты слишком много знаешь для бесплотного духа, — скосил на собеседника полный подозрения взгляд Гневион, которому очень не нравилось то, в каком тоне говорила с ним проекция Медива, а еще больше — что говорила.
— У моего существования есть свои плюсы. В тебе сила Титанов. Дарованная и взятая. Я чувствую ее.
— Еще бы. Еще бы ты не чувствовал! Напомни, как долго один из них сидел в тебе? — дракон стремительно встал, отбросив тяжелый стул, глаза полыхнули злобой, на скулах начала проступать чешуя. — Тоскуешь по тем временам, желаешь получить себе хотя бы частицу былой мощи?! Для этого он тебя здесь оставил? Отвечай мне!
Призрак откинулся в кресле, наблюдая за Гневионом со странным удовлетворением, но все-таки примирительно поднял руки.
— То был не я.
— Конечно. А мой отец — доблестный хранитель, не разрушал и не испепелял городов. То был кто-то другой.
Медив хотел было что-то возразить, но с нижних этажей донесся вибрирующий, торжествующий вой — призраки башни настигли добычу.
— Твои друзья? — заинтересованно поднял брови Медив, как будто уже забыл про вспышку Гневиона.
— У меня нет друзей, — легко признался дракон, пытаясь уловить чуткими, чуть заостренными ушами звуки разыгравшейся внизу трагедии.
— Тогда позволим теням взять свое.
— Что с ними будет? — чуть обеспокоенно обернулся Гневион к Отражению.
— Их разум будут терзать, пока он не окажется достаточно слаб, чтобы его было легко захватить. Кому-то повезет.
Гневион, вспомнив о полученной не так давно записке, начертанной знакомым почерком и наполненной еще куда более знакомым сарказмом, запрокинул голову, страдальчески закатив глаза и протяжно выдохнув со стоном досады, при этом из носа вырвалось облачко черного дыма и несколько искорок.
— Ну за что мне это?!
Развернувшись на пятках, дракон выбежал из библиотеки и, перепрыгивая через ступеньки, устремился вниз по лестнице. Уловил знакомый запах на этаже, где располагался некогда величественный пиршественный зал, теперь затянутый паутиной с изъеденной древоточцем мебелью.
Перехватил тонкую руку за запястье, едва увернувшись от магической стрелы, встряхнул хорошенько, даже не удивившись.
— Очнись! Все это ложь! — он не был уверен но надеялся, что его аура поможет сохранить Кендре относительную ясность рассудка. — Ты одна? Нет? Где второй?
Он ринулся обратно, таща за собой чародейку, не рискуя разорвать физический контакт. Замер в коридоре, вбирая воздух раздувающимися, трепещущими ноздрями. Зарычал, что-то учуяв.
— Я его убью!
Выбрав направление, уверенно размашистым шагом, едва ли не бегом, двинулся вдоль галереи. Принц, точнее уже король, обнаружился в большом пустом зале, в котором можно было легко устраивать балы, но скорее всего вызывали всякую нечисть. Над головой Андуина волнами плескался Свет, вынуждая теней жаться по углам, но темное кольцо вокруг человека сжималось на глазах.
— Андуин! — какой-то призрак дернул Гневиона за рукав кафтана, и дракон выдохнул небольшой клин белесого, почти прозрачного огня. — Что б тебя, Андуин!
Свет обжигал, руку неприятно припекало, но он все-таки смог ухватить Ринна за плечо и тоже хорошенько встряхнуть.
— За каким бесом вас сюда понесло?

«Ты не знаешь, что делает твоё второе воплощение в данный момент, как это вообще возможно»: ни то Синьора в самом деле была искренне поражена этому факту, ни то, напротив. Интонация Розалин не выдавала никаких эмоций, впрочем, как и обычно. В ответ Зандик лишь многозначительно улыбнулся. О причинах этого оскала, Ведьме оставалась лишь догадываться. Кто ж знаешь, что твориться в голосе у этого ученного с ярко-выраженными странностями? И скорее всего, лучше никогда этого не узнать.

---

—  Скучно. —  Пробурчал недовольно Доттори. не зная, чем себя занять на ближайшее время. Материала, с которым можно было работать – либо не было вовсе, либо находился в состоянии «инкубации» и с ними пока ничего не стоило делать – только наблюдать. — Почему же так скучно? —  Поездка в Монд звучала много обещающе, но наделе она не оказалась столь грандиозной. Были моменты, которые искренни развлекли Доктора, но таковых было недостаточно, оттого и оставалось неприятное чувство разочарования. Ко всему прочему, от недостатка материалов и «скукоты», пришлось немного «поиграться» со своим неверным помощником. Путь «игры» с ним, немного развлекли Зандика, но из-за этого, ученому пришлось распрощаться со своим ассистентом. Кому же теперь на этот раз угрожать. — Надо у Арликина попросить нового. Не все ведь в одиночку делать. — Усмехнулся доктор, мысленно еще раз попрощавшись со своим помощником, чьё имя забудет уже через неделю.

— К посольству приближается дилижанс из Мондштата. — Кротко сообщила Снежновна, чьё имя, Иль Дотторе, разуметься даже не пытался запомнить, не желая «перезагружать память». Девушка опустила взгляд в пол, про себя надеясь, что никаких дополнительных вопросов у Предвестника не появиться. Наверно Доктор был самым «тяжелым» из всей организации. Даже с Пьеро было куда проще работать, по крайней мере, у него не могло появиться спонтанного желания провести над тобой пару сотен экспериментов. И никто не мог на учёного пожаловаться, Второму все всегда сходило с рук.

Доктор неспешно подошел к окну, которые выхоли на главные ворота, дабы лично убедиться в полученной информации, что заставило Снежновну с облегчением выдохнуть, мысленно благодаря всех архонтов за эту милость. И в самом деле, к главным вратам посольства Снежной приближался тюремный дилижанс, который охраняли несколько рыцарей Ордо Фавония. Возглавляющего офицера данного отряда, Иль Дотторе тут же узнал. Капитан кавалерии обладал яркими отличительными чертами, особенно для королевства Свободы. Его не так уж тяжело было забить, особенно его острые язвительные речи. Рыцарь говорил складно, и был бы интересным собеседником. Не смотря на острые замечания, в речах офицера не было ничего такого, за что можно было бы «уцепиться». Наверно, Кэйа бы оставил хорошее впечатление о себе, если бы не встал между Предвестником и его развлечением.

— С чем пожаловали? — Хмыкнул Второй, рассматривая дилижанс. Едва ли храбрые рыцари подготовили карету для него, не осмелились бы. Не так уж и просто обвинить в чем-то дипломата в чём-либо, особенно в тяжком преступлении. Там нужно не просто прямые доказательства. Что в карете не находилась Бедняжка Коллеи, почему-то Доктор так же был в этом уверен. Но было бы совсем не плохо, если бы это было именно так. Можно было бы тогда продолжить над ней испытания. Были несколько тестов, которые, учёный бы очень хотел бы провести сразу же, а заодно проверить несколько теорий. Поэтому он и отправил одного своего помощника, по следам подопытного зайчика. Но, если это не за ним, и не Коллея, тогда, что прибыл к ним на «огонёк». — Вечер обещает быть интересным.

— Передайте им, что я скоро спущусь. — Зандик улыбнулся, переводя взгляд на свою сотрудницу, что кротко кивнула, и пошла выполнять приказ. Иль Дотторе снова перевел взгляд на дилижанс, вспоминая огненно-волосого юношу в маске совы. Могло ли быть так, что в тюремном дилижансе сейчас томился Совёнок? Если это и в самом деле было так, значит Мондштат всячески пытается либо прикрыть свой собственный зад, либо заполучить подопытную в свои руки. — Вот негодники.

Самое занятное было в разговоре, это наблюдать за ложью и манипуляции со стороны сэра Кэйи, на которую Иль Дотторе отвечал лишь улыбкой. Капитану кавалерии было многое известно, и он это не скромно демонстрировал ни раз. Офицер знал, что Доктор не может на прямую сказать, о том, что переданным из заключенный, вовсе не тот, кто убил дипломатов. Потому, что это знание заденет целую цепочку «домино», которое должно было привести признанию того, что Фатуи занимаются экспериментами над детьми. Но в эту уловку Альбериха, Предвестник не намеревался попадаться, и вовсе не собирался вместе с капитаном кавалерии Ордо Фавония, проехаться к ним. Уж лучше забрать свой «утишающий приз» и остаться на воле.

---

— Птенчик – птенчик – птенчик… —  С нотами безумия, произносил Второй, спускаясь по винтовой лестницу в темницу посольства Снежной. Было интересно еще раз взглянуть, на самоуверенного юношу из винного погреба поместья Рагнвиндров, которому так мило шли оковы. Жаль, только юноша этого не оценит.

Скепсис, боль и становившееся всё более выразительным желание использовать бутылку не по назначению (в качестве розочки для расправы над собой, но и то, о чём подумалось, тоже вполне сойдёт). Очередное завершившееся культурное мероприятие, сопутствующая торговля, иностранные гости, куча отчетов, отсутствие крупных инцидентов, но необходимость узнать мнения, замечания, предложения — это всё обещало зарыть Кэйю в бумагах даже при условии, что значительную часть он делегировал на плечи других рыцарей и Джинн, предпочтя взамен взять часть её дел в иных областях. Недостача кадров ощущалась всё более критично, а решение Варки Альберих находил всё более и более хитрым, безрассудным, отчасти даже жестоким: все без исключения работали на износ, прилагая невероятные усилия для того, чтобы Монд был безопасен достаточно. Чтобы все считали рыцарей ничего не делавшими оболтусами — это значит, что у людей имелось на подобные мысли время, как и отсутствовала тревога за собственную безопасность; они же в основном тупватые и простые, этим мнение проще простого манипулировать. Оттого в том числе так много пьяниц: тут спокойно достаточно, чтобы разгуливать в нетрезвом состоянии и знать, что доползёшься до дома в целости и сохранности, если только не отберут кошелек, в чём вина исключительно жертвы, как ни крути.

Так вот: потолок казался интересным, мысли в голове множились, вопросы вселенского масштаба — о себе, о Бездне, о Селестии, о существах, о предсказаниях павшей родины — крутились всё там же. Пить не хотелось, но предложи кто сейчас и Кэйя бы согласился, по факту заочно согласный почти на что угодно, лишь бы только не бумаги. От которых, увы, не сбежать, ведь сами себя они не напишут, не заполнят, не отсортируют. И дело не в том, что работа сложная, ибо это не так. Она лишь... бессмысленная, бестолковая и невыносимо нудная. Сегодня войти в режим автопилота, чтобы раскидать всё механически, не выходило: мероприятия, так или иначе связанные с верой Тейвата и традиционными празднествами, что крутились вокруг этого, Альберих не любил, не участвовал, старался обойти стороной и напрямую даже не присутствовать. Однако и бумажная волокита после них не вызывала и капли энтузиазма, раз за разом повторяя одни и те же мантры о свободе, благодарности, величии ветров, архонтах, бла-бла-бла.

В какой-то момент капитан упер лоб о руки, запустив пальцы в челку и непроизвольно перебирая пряди, пока глаз без фокуса уставился в очередную бумажку. Несколько часов, с такой скоростью — до полуночи, а дальше будет свободен. Надо после выспаться и выписать себе самому миссию к хиличурлам, чтобы посидеть с ними у костра под примитивные боевые песни да жаря фрукты. Лишь только пережить этот вечер, а может даже совсем нагло воспользоваться положением в который раз и сдать это на...

— Сэр рыцарь!

Открывшаяся дверь заставила отвлечься от стратегического планирования и оторвать взгляд от бумаг, переведя его на незваного посетителя, заодно убрав одну руку от лица. Заявившийся человек оказался... совсем неожиданным. Брови поползли вверх, уставившись на фигуру вошедшего барда. Шумного, активного, яркого — короче, полная противоположность бумагам на столе (впрочем, в требовательности внимания конкуренция была посильна и очевидна).

Если честно, от подобного "вихря" даже голова немного закружилась: тишина, спокойствие, скука и трудовой настрой ярко контрастировали с появившейся персоной, и мозгу потребовалось около полуминуты на то, чтобы, ну, вникнуть и переключиться. Ибо ни тормозить, ни ждать Венти не намеревался, начав атаку активностью буквально сразу же. Удивительно, что от самого входа не стал кричать и тарабанить.

Впрочем, если совсем честно: что-то внутри сработало отторжением и неприязнью незадолго уже до того, как дверь открылась. Альберих трезв, а потому ему внутренней "чупакабре" ничто не мешало быть собой. "Ему" Венти откровенно не нравился, вызывая едва ли не шипение. Да, даже несмотря на то, что бард изначально не успел буквально сделать ничего. Природа чего Альбериху не очень понятна, однако в качестве причин можно было использовать наличие амено глаза бога, нелюбовь к этим безделушкам в целом и так себе сочетаемость холода с ветром в частности. С вином на причину вполне так потянет. Хотя, посмотрите, милейший же симпатяжка, а глаза-то какие яркие, ну, что с ним не так-то?

— Лучший бард Мондштадта, да здесь, да ко мне? Умеешь удивлять, — капитан усмехнулся, убрав и вторую руку от лица. Тот факт, что Венти сюда дошел, что его пропустили и подобное, не вызывал вопросов: Ордо не являлось закрытым от публики местом, а Кэйя, как второй после Джинн человек, вообще-то принимал значительную часть удара на себя, в первую очередь в вопросах связи с этой самой общественностью. Потому что безопасность, доносы, беспокойства — его непосредственная сфера, коли коней осталось меньше четверти, спасибо Варке. Люди = кони, справедливо, не поспорить, подобный подход капитану даже нравился (даже если люди — не очень). Удивительно скорее то, что Венти в принципе решился прийти, ещё и к нему, ещё и, эм... с делом. Без дела бы не пришёл в любом случае, и всё же. Этот тип мало ассоциировался с тем, кто способен донести об угрозе, написать запрос на её разрешение и тому подобное — не тот характер и уровень гражданского участия. И тем не менее, вот он тут и, исходя из слов барда, здесь как раз вот за этим.

— Я весь внимание, — сцепив в замок руки на столе перед собой, с невесомой улыбкой, мотивы которой не считать, но что сама по себе приятная и располагающая, капитан приготовился слушать. Не то чтобы слишком хотелось, но если это означало не заниматься бумагами ещё хотя бы какое-то время, то Альберих набросится на это подобно голодной собаке. Гротеск, конечно, но... в общем-то, да. Едва ли Венти пришёл с серьёзным делом, однако выслушать — долг и обязанность, люди важнее бумажек, вы же понимаете, п — приоритеты.

И бард, разумеется, долго себя ждать не заставил, буквально сразу всё вывалив:

— Рад, что застал тебя на месте, а то волновался, что послали на какое-нибудь задание, у меня как раз важное дело, которое я не могу поручить никому другому! Как ты знаешь, в последнее время были сообщения, что наш архонт Барбатос вернулся! Но можно ли верить подобным слухам? Когда я спросил это в церкви, то они были весьма мною недовольны и выгнали, представляешь?! Мы должны предоставить им доказательства обратного, Кэйя.

Капитан кавалерии моргнул, так и застыв с лицом, казалось, неподвижным совершенно какое-то время.

"Прошу прощения?" — кажется, ни то не расслышал, ни то опешил, ни то, эм... Эм?
"Он ведь издевается, да?" — однако пьяным Венти не был, а трезвым — был. Обычно клетки мозга прибавлялись вместе с трезвостью, но сейчас на несколько моментов создалось уникальное, аномальное впечатление обратного.

Если бы выражение "смотреть как на идиота" или понятие "скепсис" имели свое материальное воплощение, что за его основу можно было бы взять взгляд Кэйи. Потому что...

— ... а, собственно, зачем? — так, между делом, спокойно и налегке, с неизменной улыбкой. Ладно, если для скепсиса нужна озвучка, то сейчас Альберих породил и её, воссоздав так, что оно буквально повисло в воздухе. Ни то снисходительно, как к не очень умным и душевнобольным, ни то как тот, кто откровенно не догонял, ни то как тот, над кем пошутили, но шутка дошла не очень (нужна пояснительная бригада). Потому что, ну, правда: зачем?

Капитан плевать хотел на местного архонта. На других архонтов, собственно, тоже. Был в курсе слухов даже лучше, чем Венти мог думать, но что с того? В Барбатоса люди верили независимо от того, жив ли тот или пропащий (что, кстати, было лучшим поступком, что архонт только способен был совершить, почти достойно уважения). Кто-то ждал возвращения, кто-то нет, кому-то глубоко всё равно. Разве это не личное дело каждого — во что верить? Разве не совпадало с девизом страны свободы? Кроме того, возвращение архонта к жизни — это не то, что можно как-то доказать или отрицать. Есть тело — жив, глаза видят. Нет тела — не жив, глаза не видят, а сердце может верить во что угодно. Это аналогично спорам с атеистами-безбожниками, к числу которых Кэйя и относился, пускай не выражал это явно, проявляя терпение и снисходительность к верованиям Монда. Чем бы дите не тешилось, страна всё равно примитивная, так вера хотя бы спокойствие поддерживать помогала.

И тем не менее: чего Венти хотел? Зачем? Почему это вообще было чем-то важным? Главное, как он представлял себе соучастие в этом сэра Альбериха? Вот чисто технически: к а к ? И, наконец: причем здесь Венти, с чего бы ему-то подобным заниматься и браться доказывать? Кэйя вот ожидал скорой войны с Селестией, если появившийся Путешественник был тем_самым_из книжек детства, и если так, то концепт возвращения блудного архонта очень даже своевременен (хотя лучше не надо, конечно).

Фантазия схлопнулась.
Бумаги по-прежнему не улыбались и призывали на каторгу, но хотя бы не выглядели хаотично.

Как бы Ванда не хотела оградиться от суеты мира и от всех напастей, но не выходило. Судьба посылала девушке все новые и новые испытания, как бы насмехаясь «Давай, ты же сильная, ты справишься». Так и сейчас идя через горы разрушений, трупов несчастных людей, попавших под раздачу, Ведьма помогала старику выбраться из этого Ада. Но Гончие’ не оставляли ее в покое и все так же норовили напасть, но уже не так рьяно. Возможно, чувствовали силу, превосходящую их, а может и что-то другое. Но больше всего заставило удивиться то, что мгновение и Псы теряют интерес к девушке и старику. Адские гончие’ как будто услышали сигнал, который не слышим для людей. Монстры просто проходили мимо. Данный факт позволил на миг расслабиться.
— Хм…— девушка проводила взглядом удаляющиеся потоки существ, которые буквально несколько минут назад были настроены перегрызть ей глотку. А в голове звучал зов, призывающий присоединиться к чему-то грандиозному и пугающему. Покачав головой, Максимофф попыталась вытряхнуть этот зов из головы. А вибрации, проходящие по земле, поспособствовали тому, чтобы отвлечься.
— Не стоит думать о том, что я вас жалею, — кивнув на ногу нового знакомого Ванда посмотрела назад. — Мы с вами в одинаковом положении и жалости тут нет места.
Возможно, прошлая Ванда, та, что была ребенком, могла проявить жалость. Но жизнь давно показала ей суровую реальность, в которой жалости нет места. Все началось еще с того момента в Заковии, и нет, речь идет не о гибели брата. Все началось раньше, когда их родители погибли, а она и брат чудом выжили. Те, кто запускал снаряды не испытывал жалости, затем появился Альтрон, у которого жалости тоже не было ни к кому. Именно тогда, будучи юной девушкой в руках Гидры, она поняла, что не все заслуживают этой самой жалости, даже в положительном смысле этого слова.
За спиной были слышны тяжелые шаги гиганта, который вот-вот приблизится к ним. Горн не переставал взывать к себе Палача*, и тот не смел разочаровывать «хозяина» стремительно шел ему на встречу снося все на своем пути. Ванда поддерживала нового знакомого, чтобы ему было удобнее передвигаться. Хоть немного, но они ускорились, но этого было недостаточно. Да и еще этот странный зов, что вначале звучал невнятным бормотанием в голове девушки, а сейчас было отчетливо слышно «Выход там».
— Я не одна это слышу? — девушка обратилась к новому знакомому. Зов повторялся как заезженная пластинка, что выводило из себя. Ванда хотела выключить этот зов, желала скорее добраться до того, кто зовет ее и скорее расправиться, чтобы не слышать его в своей голове. Она даже не посчитала то, что старик, идущий рядом мог принять ее за сумасшедшую с таким странным вопросом. Сейчас для Ведьмы это было не важно. Важнее стало то, что рядом образовался сопроводительный кортеж из псов, которые скалили свои уродливые пасти, но нападать не спешили. Складывалось ощущение, что им был отдан приказ о том, чтобы сопроводить их до места назначения в целости и сохранности. Но для чего? Этот вопрос остался без ответа. Из раздумий Ванду вывел голос нового знакомого. Он смотрел в сторону, где были люди. Они бежали в сторону, куда шли и они, а рядом их сопровождали те же псы. Склонив голову на бок, девушка проводила несколько человек взглядом. Остановившись Максимофф отпустила руку старика.
— Они же не должны бежать туда, — это был не вопрос, а утверждение. Взглянув на оскалившихся псов рядом с собой, девушка нахмурила брови. — Я попробую сделать одну вещь, возможно получится. — руки Ведьмы окутало алое свечение, а следом алые нити простерлись к нескольким людям, что бежали ближе всех. Ванда смогла добраться до их разума и заменить то, что они видели до этого. Люди остановились, а затем как будто очнувшись ото сна устремили свой взгляд вокруг. Одна из женщин истошно закричала в страхе попытавшись бежать, и тем самым подвергла бы себя опасности со стороны псов. Но Ванда была не глупа. Быстро среагировав, она оградила тех, кого смогла привести в чувства, а затем ментально направила их в здание, которое было рядом.
— Всех спасти мы не сможем, но хоть этим повезло, — посмотрев на псов рядом, Максимофф усмехнулась. — Вы не тронете нас…Мы нужны живыми…
Переведя дух, Ванда вновь взяла знакомого под руку, чтобы продолжить движение. Хоть и так медленно, но они должны добраться до того места, куда сгоняют людей, как скот на убой.
— Бросить? Ну уж нет! —с этими словами Алая Ведьма поднялась в воздух и протянула руку новому знакомому, чтобы поднять и его в воздух. — Я не из тех, кто бросает в беде. Тем более у нас общая цель.

«День» Скуало не задался с того самого момента, когда он, не успев вернуться с очередного задания, узнал от Луса, что босс принял новое — «очень экстренное и важное с печатью самого Десятого». Уже в тот момент можно было догадаться, что их ждет какое-то очередное дерьмо, которое придется разгребать без лопаты, чтобы руки глав мафиозных кланов остались чистенькими. Письмо было только за печатью Десятого, видимо, Саваде его подсунули, как что-то незначительное, чтобы он не заметил и подписал. На самом деле его писал Хаято и его «приказы» — приказы, мать его! — были ясны, как трезвый Занзас в будний день. Да и письмо его привез необычный посыльный, который тоже готовился стать частью «операции».

— Сказал бы я, что лучше бы с тобой поехал сюда с Ромарио, потому что подобные вечеринки я не любил еще со своего сопливого детства, — Скуало оперся о широкие перила балкона, наблюдая с высоты второго этажа роскошного особняка за гостями, которые роились вокруг богатого шведского стола, как насекомые, — да только затылком чую, что вас бы привезли обратно в пластиковых мешках с красивой такой открыткой с личными поздравлениями и пожеланиями крепкого здоровья для Савады. Босс любит такие места, но не я. Но и Занзас в твоей компании… пфф!

Скуало повертел в руки бокал с давно выдохшимся шампанским, которое таскал «для вида» в руке уже битый час, потому что понимал, что трезвая голова и твердая рука ему еще могут пригодиться, если придется спасать собственные шкуры. Дино, ловко маневрируя среди кучи сомнительных людей, то и дело подтаскивал его то к одному, то к другому, представляя охреневшему, но не показывавшего вида Скуало всяких банкиров, политиков, воров в законе. Вереница лиц давно превратилась для Скуало, отвыкшего от таких мероприятий в цветную тошнотворную массу, что уже он не выдержал и утащил Каваллоне на балкон, заявив, что эта идеальное место, чтобы «перезнакомиться» со всеми фигурками на этой сраной шахматной доске.

Не всем нравился новый босс Вонголы. Занзас, наверное, был бы первым в этом списке, но последнее время босс то ли смирился с Савадой, то ли нашел с ним общий язык – вообще хрен поймешь настроение пьяного Занзаса. Вернее, Скуало бы сказал, что главные семьи приняли Саваду, а вот обстановка на периферии была куда хуже. Скуало прекрасно понимал, что, чем больше твои владения, тем сложнее удержать их в руках. Каждый мелкий поц мнит себя королем в своем маленьком городке. И, если старый босс спускал с рук подобные вещи, то сейчас, когда молодой пришел к власти, у многих возникают идеи, что можно сместить его, пока он крепко не вцепился в большую пока что для него корону. И после таких размышлений, вечер даже стал казаться интересным.

— Гокудера уверен, что босса хотели отравить? Может Савада по ошибке сожрал печенье Бьянки?

Грано не слыли великими отравителями, держали какой-то паршивый винный бизнес и по личным наводкам Скуало, пару публичных домов на курортах. Они никогда не высовывались, не отсвечивали и были классическими серыми мышами, которые никак не могли повлиять на дела Вонголы. А это значило, что Грано всего лишь вершина айсберга заговора. Поэтому явиться на приём вот так, даже если Дино прислали приглашение на юбилей главы семьи, было самоубийством. Так Дино еще и его, Скуало, притащил. А лицо и меч Скуало знали многие.

— Хорошая вечеринка, — Скуало отпустил бокал, позволив ему упасть в кусты под балконом. – Жаль только крышу точно подпалят в конце пьянки. А ты ведь любил такие званные вечера. Ты на них, как рыба в воде.

Холодно, пустынно, мертво. Северное сияние вспыхивало и горело так правильно, что можно было с точностью рассчитать, в какую минуту свет усилится и в какую ослабеет. Посреди самой большой пустынней снежной залы находилось замёрзшее озеро. Лёд треснул на нём на тысячи кусков, ровных и правильных на диво. Посреди озера стоял трон Снежной королевы; на нём она восседала, когда бывала дома, говоря, что сидит на зеркале разума; по её мнению, это было единственное и лучшее зеркало в мире.

Кай совсем посинел, почти почернел от холода, но не замечал этого, – поцелуи Снежной королевы сделали его нечувствительным к холоду, да и самое сердце его стало куском льда. Кай возился с плоскими остроконечными льдинами, укладывая их на всевозможные лады. Есть ведь такая игра – складывание фигур из деревянных дощечек, которая называется «китайскою головоломкою». Кай тоже складывал разные затейливые фигуры из льдин, и это называлось «ледяной игрой разума».

В его глазах эти фигуры были чудом искусства, а складывание их – занятием первой важности. Это происходило оттого, что в глазу у него сидел осколок волшебного зеркала! Он складывал из льдин и целые слова, но никак не мог сложить того, что ему особенно хотелось, – слово «вечность». Снежная королева сказала ему: «Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков».

Прежде чем отправиться в путешествие для познания дикого Сумеру, что обещало стать концентратом информации, не фильтрованной и наглядной, Кэйя решил в первую очередь добраться до одного из местных городов, дабы понять общую ситуацию, правила и понятия, а там и до столицы. Просто чтобы знать, каковы тут проблемы, кто основные сумасшедшие, что есть легально и, конечно же, во имя ознакомления с основными действующими группами: по обе стороны как закона, так и власти. Что, с учётом социальных навыков, ума и способностей  бывшего капитана в целом не заняло много времени. При условии же, что на местных своей внешностью Альберих походил куда больше, чем в Монде — это стало ни то намёком о том, куда копать, ни то знаком, мол, не зря приехал.

Что Академики — типы мутные, понятно стало почти сразу, и дело даже не в прежнем опыте собственного бытия в системе управления (т.е. её подноготной, везде одинаковой). Потому что ценность информации — вполне себе в духе Кэйи, он этого не оспаривал, вот только местный подход... сомнителен. Ограничен. Не слишком рационален. Полный иерархии и ограничений, которые не преодолеть. А ещё походило на сохранение власти с фильтрацией информации, а не простор, полноценное развитие и работу с наслаждением. Впрочем, иного не ожидалось: народы, в каком угодно виде следовавшие за архонтами, их творениями и наследием, по определению обречены на заблуждения и неуспех. Обратно просто не бывало. И тем не менее, сие являлось реальностью Тейвата и тем, с чем Кэйе приходилось неизменно иметь дело и, собственно, жить-уживаться. Иного более просто не осталось. Настоящее величие и свобода мысли похоронены и разрушены за успех.

Задумка Акаши могла показаться самой по себе полезной и, вроде бы как, подразумевавшей некое равноправие и развитие людского ума, но... Разумеется, ничем подобным не оказалась. Очень масштабная и интересная идея, ведущая к столь сокровенному и абсолютному знанию — звучало величественно. Но ведь абсолютное знание — это то, за что Селестия карала и показывала своё истинное лицо. Значит, даже если речь шла об Ирминсуле, на всё это наложены ограничения и некий градус конкретного взгляда, ведь ни один архонт — из семи точно — не являлся единственно-всесильным, способным принять в себя и взвалить Ирминсул на плечи. Даже если речь шла о столь огромном и когда-то могущественном месте, как Сумеру. Или Кэйя всё-таки ошибался? Что же, не стоило винить его в однобокости: исправить ситуацию и попытаться изменить своё мнение об Акаши он правда пытался. Просто так получилось, что не получилось.

У местных ведь тоже имелось некое заболевание, приводившее к постепенной деградации. Кэйя встретил несколько подобных людей, однако информация от них всех разнилась: ответы, поговаривали, мелись в джунглях, в то время как города, информационное поле которых в основном контролировалось Академией, в этом смысле не очень полезны, если только не уметь налаживать контакты (Альберих умел, спасибо). Что-то не то с Древом или около того — запомнит, проверит, подумает, а важно ли данное знание для его дела в принципе. Однако может ли быть так, что Акаша не сработала потому, что Кэйя тоже болен? Не тем, чем местные, но тоже вполне себе проклятьем от чего-то извне. Неподконтрольного Семерым и-или Селестии, а оттого с ходу "схлопывающимся", сталкиваясь с тем, что потенциально опасно или непонятно? Ведь его "болезнь" — это не проклятие Селестии и не болезнь самой системы или Ирминсуля, но нечто иного порядка, дарованное не ими. Или дело в том, что за всеми следила Академия, вручную ограничив доступ для Кэйи? Или Акаша улавливала неверие? Что-то ещё? Альберих не имел достаточно информации, чтобы быть способным делать выводы или точные предположения; что раздражало, но было как было. По факту, к примеру, те же капсулы знаний его в самом деле заинтересовали, от них могла бы быть польза и всё такое. Но если Акаша отказалась работать, не вызывая ничего, кроме подташнивания и гула в голове, словно Кэйя выпил дешевого некачественного вина — так тому и быть. Приходилось обходиться без неё, в каком-то смысле имитируя бытие пустынным человеком, где Акаши также не использовали, насколько мужчина понял по разговорам. И ничего, что до пустыни ещё не добрался и даже там не бывал ни разу: туда надо в последнюю очередь, ведь вся самая древность и, кажется, наиболее продвинутые цивилизации пошлого, возможно даже со следами Родины, скрывалась в песках. Кэйя ещё не дорос; ему стресса и вызовов хватало и здесь.

Отсутствие Акаши давало свободу, но и требовало изворотливости, ведь информацию получать-добывать всё равно надо было, как и взаимодействовать с окружающими. Но, в первую очередь, двигаться по намеченным потребностям, раз цель как таковую Кэйя, увы, пока не сформулировал. Доступ если не к данным Академии, оберегаемым от людей простых, недостойных, то к чему-то общественному, может даже не материальному, подсознанию, в конце-то концов, к Ирминсулю или его частям, раз на том держался дендро архонт — иметься должен. Приоткрытая дверь, что здесь ближе, чем в других местах, но не находившаяся во владении кого бы то ни было, как само Древо — или так. И если альтернативным способом приближения — с одной стороны — и обхода не работавших для Кэйи по неизвестным причинам механизмов — с другой — была необходимость, скажем, что-то выпить, покурить, наесться грибов или сделать всё и сразу — да будет так. В джунглях имелись спецы по этому делу, как выяснил, однако они же — выходцы оттуда и носители видоизмененных, но все-таки около практик — мелись и в городах, куда периодически возвращались, не отрывая себя от мира полностью. И даже на этом зарабатывая. Разумеется, вне стороны закона, что для Альбериха хорошо, ибо сбивать в подобном "плату" и быть убедительным — его талант, к коему ни Бездна, ни Глаз Бога не причастны.

Возможность приобщиться к альтернативному способу не нашлась сразу и потребовала некоторого времени и поисков, но кто ищет и старается, тот всегда найдёт и получит. Потому несколько интересных визитов, немного теории там же, пропущенной через внутренние фильтры скептицизма и аналитики, грибы в сомнительной пропорции с чем-то ещё более сомнительными, и вот в пригороде Сумеру Сити, в одном из арендованных окраинных домишек, развернулась целая процессия ни то на часы, ни то на сутки.

Настрой у Кэйи был серьезный, потому что он знал, чего искал и более не мог жить в вечных вопросах, мучивших его, что скапливались и стали грузом невыносимым, сколько бы много "поводов жить" и людей кругом он не приобретал. Потому скепсис, неверие — что угодно — могло остаться в голове, но вовсе не вело каэнрийца. В конце-то концов, его народ сосуществовал с Имрминсулеми тысячи лет, взаимодействовал, имел некое партнерство, черпал знания и оберегал. Туда возможно достучаться, точно ведь в курсе, и если информации о Кэйе не было у людей, у самой истории, как не имелось более и его Родины, то у Древа должно было иметься хоть что-то. Даже если и от него тоже Альберих был сокрыт на долгие пятьсот лет небытия (капитан полагал, что это могло стать одной из причин отказа Акаши работать: возможно, та попросту отказывалась воспринимать Кэйю, не зная, что он за часть системы, некая ошибка и сбой, и это подразумевало перекрытие и ограждение от системы).

В конце-то концов, сие не первая подобная "сессия" Кэйи, что прежде выходили очень короткими, едва ли запоминавшимся.

Он не считал, сколько прошло времени, да и если верить тем практикам, что теперь испытывал на себе, оно очень быстро переставало иметь всякую ценность или важность. Что оказалось правдой: даже если дело в токсичных свойствах настойки, они имели место быть и по факту работали над тем, чтобы очистить голову от лишнего; т.е. почти от всего, даже от части когнитивных и пространственно-воспринятийных функций, видимо. В какой-то момент ощущения начали проявляться более интенсивно и становиться странными, в самом деле напоминая ни то транс, ни то глубокое опьянение, ни то некий выход из тела, при том что от него не отрывался. Та_другая часть Кэйи в этом всём затаилась, замерла и крепко вцепилась когтями, однако не сопротивлялась и проявляла голодное любопытство, страстно желая добраться и зайти дальше. И когда сначала запахло каменными цветами, после сырой землей, а затем и холодом совершенно пустой пещеры, словно бы воплощавшей зарождение ветра — непонятно (прежние несколько медитаций где-то на этом моменте и обрывались). Кэйя разве что обнаружил себя в странном, но величественном месте, так похожем отчасти на Сумеру, но во многом — на Родину.

Корни, коим разве что полагалось быть сверху вниз, шикарная крона — это казалось безумно знакомым, хотя и сильно отличным от той исконности, которую сейчас словно бы вытрясла память, заработавшая судорожно, подобно самой быстрой из имевшихся технологий. Как было в памяти и что оказалось сейчас — мылось, размывалось, путалось. Однако ощущения, исходившие тогда, как и те, имевшиеся сейчас — они такие схожие, что каэнриец словно нырнул в собственное прошлое. Наголову ледяная вода, куча мыслей, за которые не схватиться, и... совершенное отсутствие паники. Словно ты там, где и должен быть, куда приходил время от времени, и вот снова. Словно тебя ждут каждый раз, и ты знаешь, зачем ждут и зачем ты приходишь. Вот только Кэйя не знал. И вообще-то здесь прежде не был. Он просто искал ответов, вот как раз об этом самом, потому и...

Взгляд спустя целую вечность смог оторваться от величественных корней, забрасывающих в ностальгию того, что запомнил детский мозг, и отдаления этих самых корней, когда всё кругом провалилось в бесконечные звезды, куда более яркие, чем в Тейвате, в темноту куда более выразительную, чем ночное небо. Лишь только спустя какое-то время бывший капитан кавалерии обнаружил себя на том, что испытывал ощущение чьего-то (чуждого) присутствия. Что заставило его всё-таки отвлечься от немого, вызывавшего некоторое онемение лицезрения, и отвести взгляд одного лишь неприкрытого глаза на то, что здесь также было. Как оказалось — это "кого", не "то".

— За тобой недосмотрели взрослые? — обратился с некоторым удивлением к босой девочке, также оказавшейся здесь. Что-то внутри отозвалось на неё настороженностью и отторжением, но... в подобном месте, вернее, в галлюцинации, сне или чем бы оно там являлось, просто так не оказаться. В смысле... откуда-то же этот образ Кэйе надумался, да? Практика говорила, что это место, в котором лишь счастливчик сумеет оказаться, будет весьма конкретно, а значит в какой-то из перспектив там можно повстречать кого-то ещё, наверное. Но... ребёнок? В это время? Вот так? Здесь?

Альберих присел на корточки (в Монде, да и не только, дети его обожали, а с Кли провёл достаточно времени, чтобы адаптироваться к обращению и общению с мелкими), дабы оказаться "видным-равным", а не длиннющей недосягаемой фигурой на фоне девчонки, пускай между ними и имелась некоторая дистанция.

— Ты тоже ждёшь, когда проснёшься? — едва уловимая приятная улыбка.

На самом деле, Альберих без понятия, сон ли это или что. Но если ребёнок практикующих родителей случайно чего-то надышалась, то она вполне могла оказаться в панике или около того. Тогда стоило убедить её в том, что это скоро закончится (в принципе или пробуждением), успокоить и расположить к себе. Кэйя ведь без понятия, как это место-но-не-место способно отреагировать на негатив и панику, выбросить ли тогда отсюда; его нутро и без того ощущало сейчас слишком много иррационального, особенно та его часть, что скрывалась в глазу под повязкой.